Inside the guts of fresh fish, just hauled up
Inside the guts of fresh fish, just hauled up
in time to the drumbeats of the deep, clots
the golden sand, the fire, the semi-precious
stones, the salt that every breath must swim through.
When traders cut the fish open, people look away,
and equate trees to their workaday ends.
They’ve no complaints to make to this day’s soil;
they stand there and swallow what’s said to them.
One who would dissect the grove with heartless
approximations, know days of sameness
in the tripe of detailed sweeps and gestures
will find it’s him the deep hurts most keenly.
People stroll among the trunks, embraces endure.
Let dawn break, let the pearly half-light flash,
so there was a reason for time to strain its wooden,
all-consuming mouth—before it went mute again.
В свежепойманной рыбёшке среди биений
глубины, в нутре засевшей –
золотой песок, огонь, самоцветный камень,
проплытая дыханьем соль.
Отвернуться от торговцев, что режут рыбу,
приравняв к насущной цели
древеса: стоят, не ропщут в дневную почву,
глотают сказанное им.
Приближеньем бессердечным взрезая рощу –
осознавший дни подобья
в требухе подробных взмахов её и жестов –
найдёт глубины побольней
Меж стволов гуляют люди, объятья длятся;
пусть блеснёт чуть-свет жемчужный,
пусть не зря старалось ртом всеприимным – время
древесное, немое вновь.
***
Shall we praise the girls who will not come down
Shall we praise the girls who will not come down
into the cold river, who only want to look
at the sky, at sad lace, at a grand white design?
The ones who dive shine but stay silent.
They dip their feet into a wave
as though scanning their subway cards,
and pause, waiting for the chill turnstile
of the water to rustle open for them.
Their steps across a benthic moment
intend to start evangelizing about themselves,
to splash rhythmically about the cloudy, surface time,
which knows nothing of labor done among the silt.
The riverbed is a factory floor—all silhouettes
and stifling heat, running together, bustle,
flashes of midday fastening to swift streams of tears,
words and affects and the anticipation of night.
Похвалим девушек, что в реку
охладелую не заходят, а глядят
в небо, в тоскливое кружево, в белый замысел?
Ныряльщицы сияют, но молчат –
К волне прикладывали ступни
как магнитные пропуска на проходной,
делали паузу, ждали: вот-вот откроется,
зашелестит прохладный турникет.
(Шаги придонному мгновенью
проповедовать собираются себя,
ритмом заплещут о времени верхнем, облачном:
оно не знает – ильного труда.)
На дне речном как в душном цехе:
замутненные силуэты, суета,
вспышки полудня, скрепившие с беглой слёзностью –
слова и чувства, ожиданье тьмы.
***
It’s about water that didn’t lose its shine
It’s about water that didn’t lose its shine
when they threw in fire and a cobblestone.
The cradle light in words shook,
drawling something to the soul looking at itself.
Reflections move in daylight shop windows
like fish in the rivers, trying to find
a comfortable position and fall asleep; and a brick
flew in and covered everything with ringing dregs.
Will you make yourself out in the water that so agreeably
accepts the hissing of a gently placed torch?
The rivers opt to shine—and how easily
their smashed-flat surface absorbs the sky!
He who gets used to his reflection in traders’ windows
will see a flame there—let him muster the courage
to equate it to a face, to consider it
his own—at least for a little while.
О воде, что не теряла своих сияний,
когда бросали в неё огонь с булыжником –
колыбельный свет в словах нараспев качнулся
прямо к смотрящейся душе.
Отраженья шевелились в дневных витринах
как в рыбы в реках: искали поудобнее
положенье, чтоб заснуть: а кирпич, влетая,
мутью звенящей укрывал.
Разглядишь себя в согласной воде, принявшей
шипенье факела (бережно постелено)?
Так легко вбирают небо пробитой гладью –
реки, решившие сиять.
Кто в торговые витрины привык смотреться,
увидит пламя: и пусть достанет смелости
приравнять его к лицу, посчитать собою
ныне – хотя бы на часок.
